Неточные совпадения
Александров перестал сочинять (что, впрочем, очень благотворно отозвалось на его последних
в корпусе выпускных экзаменах), но мысли его и фантазии еще долго не могли оторваться от воображаемого
писательского волшебного
мира, где все было блеск, торжество и победная радость. Не то чтобы его привлекали громадные гонорары и бешеное упоение всемирной славой, это было чем-то несущественным, призрачным и менее всего волновало. Но манило одно слово — «писатель», или еще выразительнее — «господин писатель».
Литературный, то есть
писательский,
мир лишен был возможности как-нибудь протестовать. Та скандальная перебранка, которой осрамили себя журналы
в 1863 году, не могла, конечно, способствовать единению работников пера.
Сделавшись присяжным педагогом и покровителем детских приютов, он дослужился до генеральского чина и затеял журнал, которому не придал никакой физиономии, кроме крайнего юдофобства. Слишком экономный, он отвадил от себя всех более талантливых сотрудников и кончил жизнь какого-то почти что Плюшкина
писательского мира. Его либерализм так выродился, что, столкнувшись с ним на рижском штранде (когда он был уже издатель"Наблюдателя"), я ему прямо высказал мое нежелание продолжать беседу
в его духе.
Не желая повторяться, я остановлюсь здесь на том, как Урусов, именно
в"Библиотеке"и у меня
в редакционной квартире, вошел
в жизнь
писательского мира и стал смотреть на себя как на литератора, развил
в себе любовь к театру, изящной словесности и искусству вообще, которую без участия
в журнале он мог бы и растратить гораздо раньше.
Рядом с Салтыковым Некрасов сейчас же выигрывал как литературный человек.
В нем чувствовался, несмотря на его образ жизни,"наш брат — писатель", тогда как на Салтыкова долгая чиновничья служба наложила печать чего-то совсем чуждого
писательскому миру, хотя он и был такой убежденный писатель и так любил литературу.
В этих воспоминаниях ядром будет по преимуществу
писательский мир и все, что с ним соприкасается, и вообще жизнь русской интеллигенции, насколько я к ней приглядывался и сам разделял ее судьбы.
С московским
писательским миром,
в лице Островского и Писемского, я прикасался, но немного. Писемский задумал уже к этому времени перейти на службу
в губернское правление советником, и даже по этому случаю стал ходить совсем бритый, как чиновник из николаевской эпохи. Я попадал к нему и
в городе (он еще не был тогда домовладельцем), и на даче
в Кунцеве.
Но тогда
в парижском
писательском мире и не то и не так еще говорилось!
Такое добровольное пребывание
в старых комических тенетах объясняется отчасти жизнью, которую Островский вел
в последние двадцать лет. Наблюдательность должна питаться все новыми"разведками"и"съемками". А он стоял
в стороне не только от того, что тогда всего сильнее волновало передовую долю общества, но и от
писательского мира. Ни
в Петербурге, ни
в Москве он не был центром какого-нибудь кружка, кроме своих коллег по обществу драматургов.
Литературные сферы Вены специально не привлекали меня после Парижа. И с газетным
миром я познакомился уже позднее,
в зиму 1869 года, через двоих видных сотрудников"Tagblatt'a"и"Neue Freie Presses". А
в первый мой сезон (с октября 1868 года по апрель 1869) я не искал особенно
писательских связей.
С этого литературного знакомства я и начну здесь мои воспоминания о
писательском мире Петербурга
в 60-х годах до моего редакторства и во время его, то есть до 1865 года.
И во мне они поддерживали связь с
миром академической молодежи, и я (хоть и
в самый разгар моих тогдашних
писательских дебютов и всяких столичных впечатлений и испытаний) посещал эти лекции довольно усердно, и при мне разыгралась знаменитая сцена на лекции Костомарова. Но о ней я расскажу позднее
в связи с другими фактами тогдашнего брожения.
Автором пьес я, еще студентом, попал и
в тогдашний театрально-писательский
мир, и
в журнальную среду.
Нечего, стало быть, и удивляться тому, что день, когда появился манифест 19 февраля, прошел
в петербургском
писательском мире без всякого торжества, как самый заурядный последний день Масленицы.
Тот отдел моей
писательской жизни уже записан мною несколько лет назад,
в зиму 1896–1897 года,
в целой книге «Столицы
мира», где я подводил итоги всему, что пережил, видел, слышал и зазнал
в Париже и Лондоне с половины 60-х годов.
Кроме адвокатов,
писательская корпорация доставляет самый большой набор людей, играющих роль
в политическом
мире.